Игумен Силуан (Туманов). Свобода творчества и обуздание страстей

— «Здравствуйте…» — тусклым голосом, сурово глядя на зрителей, предупредила нас телеведущая, тщательно задрапированная в бесформенное черное платье. «Сегодня мы поговорим с вами о духовности», продолжила женщина, вещая замогильным голосом. «В этом нам поможет отец NN.… Здравствуйте, батюшка.… Ни в одном словаре я не нашла определения духовности.… А как Вы думаете, что это такое?..»
Робко поёжившись, солидный протоиерей ответно приветствовал величественную даму, скорее напоминающую снежную королеву, нежели ведущую православного телеканала. Его мирный голос постепенно вливается в обсуждение названной темы, постоянно перебиваемый безапелляционными суждениями телеведущей. Внезапно по низу экрана, отвлекая от темы беседы, быстро побежала строка с множеством мелких цифр счета сбора на очередное пожертвование, запомнить которые с одного раза может разве что вундеркинд и еще что-то про «коленопреклоненно просим…»

***

Ну почему на этой телестудии (и не только там!) считают, что православие — это когда всё задрапировано в чёрное, взгляд безжизненно повис в пространстве, голос замогильный, а малейшая улыбка — это «смертный грех и ухищрение сатаны»? Почему и ведущая, и гость программы должны изъясняться «птичьим» языком, «пересоленным» сугубо церковными терминами и оборотами речи, заведомо непонятными светскому или только еще воцерковляющемуся зрителю?

Иными словами, почему православная телепередача или газета должна быть скучной или отталкивающей? Ведь есть же вполне православные и при этом прекрасные, живые журналы «Фома», «Встреча». Есть прекрасные православные рассказы о. Николая Агафонова, о. Александра Торика, Олеси Николаевой. Есть видео-беседы Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла и митрополита Волоколамского Илариона (Алфеева)  где находят место и отеческая улыбка, и мягкий юмор, и красивый разговорный русский язык, достойный наших литературных классиков. Но вот как-то и почти кончается список…

Кстати, о литературе.

Стихи и рассказы других православных авторов, добротно пересыпанные слащавыми славянизмами, продолжают пылиться на книжных полках, и наши невоцерковленные соотечественники брезгливо отодвигают их, не находя за всей словесной мишурой ответов на те вопросы, которые тревожат их душу.

Почему люди, позиционирующие себя как православные и занимающиеся каким-либо творчеством, часто выдают неудобоваримые вещи и в литературе, и в поэзии, тогда как настоящие таланты, не определяющие свою принадлежность к какой-либо конфессии, пишут, создают произведения, пронизанные верой, осознанием присутствия Бога?

Ответ, как мне думается, прост и универсален во все времена.

Там, где талант искренне соотносится с прославлением Истины, Добра и Справедливости, т. е. Бога, там, где звенит нерв бескорыстного познания и поиска, сопряженного с самоотречением, там получаются шедевры, вдохновленные Творцом, Поэтом всего мира Богом. Даже в том случае, если по ряду причин творец не знает Творца.

Там же, где красивой, пусть даже благочестивой фразеологией прикрывается стремление «впихнуть» в человека свой образ мыслей, не прочувствованный и не пережитый до конца самим проповедником, там, где за словом не чувствуется любовь, там всегда будет что временное, неудобочитаемое, фальшивое, не способное зажечь светом Христовым, подвигнуть на изменение своей жизни.

***

А вообще, как соотносится религиозность и творчество?

Ведь для большинства читателей образ творца сопряжен с буйством фантазии, вольнодумством, ниспровержением косных устоев, борьбой с рутиной и мракобесием. Тем более что в нашей стране литература — больше чем книги. Удачно сформулированная, пусть и вредоносная или пустая по сути своей идея будоражит умы, ведет на баррикады, настраивает детей против родителей. Сейчас, впрочем, последнюю функцию успешно выполняет телевизор.

Чтение часто понимается как освобождение, индивидуализация, вырабатывание чувства личной судьбы и личной ответственности. Некоторым даже хотелось бы, чтобы литература и вообще светская культура в России заместила христианство и построила цивилизованное общество на параллельных нравственных началах. Но этим целям литература не отвечает, и не может отвечать — одна институция никогда не может подменить собою другую, субстанционально не идентичную.

Поэтому религиозность и не может быть препятствием для творчества. Наоборот. Условно говоря, можно отметить два основных аспекта всякого подлинного таланта: Дар Божий и способность восприятия его несовершенным человеком.

Не случайно известный русский философ Иван Александрович Ильин (1883-1954), рассматривая роль литературы и нравственный облик творца в статье «О чтении и критике», посвященной творчеству Бунина, Ремизова и Шмелева, сформулировал представление о триединстве «словесного», «образного» и высшего, представляющего «главный помысл, который заставил поэта творить», «духовно-предметного» «составов» литературного произведения. По мнению Ильина творчество имеет изначально религиозную природу, молитвенный, Богом вдохновенный импульс, ставший для русского искусства «источником озарения и умудрения»: «Искусство в России родилось как действие молитвенное; это был акт церковный, духовный; творчество из главного; не забава, а ответственное деяние; мудрое пение или сама поющая мудрость».

В суждениях философа об искусстве крайне важное место занимают нравственные категории «служения», «совести», «ответственности». Это и служение, и радость, которая «родится из страдания и одоления».

Споря с теми, кто считает, что сам по себе талант дает человеку право на пренебрежение Заповедями и нравственными принципами человечества, сформулированных в учении Церкви, Иван Александрович подчеркивает, что искусство не может быть эгоистическим выражением случайных мыслей творца. Оно одновременно и внутренний, сокровенный процесс, и соборный, всенародный акт. В известном смысле подлинное искусство аскетично и тесно связано с обузданием своих страстей.

В этом смысле «литературное творчество для Ивана Александровича явление не только узко эстетического, но и духовно-педагогического плана. Потому для художника и критика важно, по Ильину, «видеть в изящной словесности школу национального духа, школу художественного вкуса и, следовательно, путь к всенародному духовному воспитанию».
Здесь еще раз приходится вспомнить о необходимости различения формы и содержания и об ответственности творца за своё творение.

Захватывающий рассказ или яркая и динамичная картина может привить искаженную систему ценностей и обладать отрицательным педагогическим эффектом, привести к неправильному восприятию жизни, что чревато катастрофами и проблемами в общении с людьми.

А еще мне кажется, что за яркой «обложкой» картины, книги, или фильма часто таится крик о помощи, воззвание к читателю или зрителю, просьба решить те духовные проблемы и недоумения, перед которыми оказался бессилен автор. И если мы, нашедшие Вдохновителя гения, будем просто восхищаться автором, стыдливо «прощая» ему его неверие и безнравственность, то не принесем пользы ни ему, проигнорировав внутренний посыл творения, ни себе.

Если же мы желаем быть причастными к тому Бурному Потоку красоты, из Которого в меру своих сил черпал автор, подчас и не подозревая об источнике своего вдохновения (полагая его, скажем, в вине и развлечениях, лишь карикатурирующих талант), то надо научиться не только видеть отблески этой Красоты в творениях рук человеческих, но и войти в Этот Поток, вступить в общение с Ним, стать частью Его Церкви не только по названию, но и всей своей жизнью.

***

Итак, пока мы не начнем обуздывать свои страсти, мы не сможем ясно расслышать звук творческой лиры человеческой души, струны которой, по образному выражению протодиакона Андрея Кураева, задевает веяние Святого Духа, слетая с вышины нашей Небесной Родины и рождая музыку Рахманинова и стихи Пушкина.

Да, творчество гениев, не отличавшихся нравственностью и благочестием, зачастую внешне прекрасно. Но ведь мы даже не можем предположить, насколько оно было бы лучше и глубже, если бы творец почитал Творца.

Впрочем, разве это справедливо только по отношению к литераторам и художникам? Все мы ответственны не только за тех, кого приручаем, но и за то, что создаем. Каждый из нас — творец. И самое величественное или мерзкое наше творение — это мы сами, наш жизненный путь.

Если хватает честности жить по Евангелию — слава Богу. Только тогда не надо быть угрюмыми и нарочито «благолепномудрственно глаголющими». Не об этом говорил Христос, призывавший во время поста украшать себя и внутренне и внешне (Мф. 6, 16 — 18). И не этому учил апостол Павел, заповедавший нам всегда радоваться и непрестанно молиться (Фес. 5, 15 — 16).

Будем помнить, что те, кого мы желаем просветить светом Православия с экранов телепередач и со страниц епархиальных газет, и так мало радости видят в этой жизни. Им хватает проблем и без того, чтобы видеть нас важными и напыщенными, такими далекими от той простоты, которую мы сами проповедуем. От нас всегда ждут Радостной, Благой вести, и наш долг возвестить её и словом и делом.

И Сам Христос взирает сейчас не на нашу угрюмую черную «обложку» с крестиком, а отечески всматривается вглубь нашего маленького сердца.