Игумен Силуан (Туманов): Сорок мелодий для древнего текста

Недавно вышел тройной альбом «Иже херувимы», в котором представлены все Херувимские песни в гармонизации или авторства игумена Силуана (Туманова). Известный церковный композитор рассказывает о том, как готовился этот альбом, делится воспоминаниями и размышлениями о природе звучащей в храме музыки.

Не картошку перебирать

— Отец Силуан, сначала теоретический вопрос: что делает музыку церковной?

— Исполнение в церкви, конечно. Но далеко не вся музыка, которую поют в храмах, церковна. Как разрешить это парадокс? В первую очередь любая музыка в православном храме, на клиросе — всегда текст, причем часто написанный людьми святыми, чей духовный опыт несоизмерим с нашим. К этому опыту стоит прислушаться, чтобы что-то исправить внутри себя. Хор поет от имени всех нас, и богослужебная музыка не должна передавать чувства и настроения композитора: это отвлекает от молитвы, понимания текста. Далеко не всегда за руладами и симпатичными мелодиями можно что-то расслышать, а тем более понять. У меня тоже далеко не всегда получается соответствовать этим высоким требованиям, но я к этому стремлюсь.

— А как вы стали писать церковную музыку? Наверняка у вас спрашивали, зачем нужна новая музыка, если есть столько уже написанной, часто прекрасной…

— Почему появилась эта музыка? Сложно сказать, ведь творческие процессы не поддаются сухому анализу. За собой стремление сочинять что-то я заметил еще в школе, когда учился в музыкальной студии. Это было время воцерковления, я тогда слушал музыку, как свойственно неофиту, только церковную. Получались небольшие музыкальные реплики на услышанное, «настроения» с текстами на латыни и церковнославянском. Не возникало вопроса, надо или не надо это делать. Просто ноты, созвучия появлялись и просились на бумагу.

А так, в теории, понятно, что вроде всё давно уже написано и спето. И книг много, и статей, но при этом в каждом поколении рождаются писатели и их творчество востребовано. Думаю, новое неизбежно появляется там, где есть необходимость выразить вечные истины современным, близким для ныне живущих людей языком.

— В детстве вам нравилось заниматься музыкой или, как многие дети, занимались по желанию мамы и думали: «Вот вырасту и брошу»?

— Сложно сказать. Конечно, и мама, и бабушка хотели, чтобы я занимался музыкой, и прилагали соответствующие усилия. С детства хотел научиться играть на клавишах, но при бедности нашей семьи и речи быть не могло о покупке пианино. Записали меня лет в девять на аккордеон, кто-то дал напрокат потрепанный инструмент. Ходил в Мытищах на занятия безо всякого огонька — не мое. Через полгода бросил. И уже значительно позже, в подмосковной Челюскинской музыкальной студии, стал учиться играть на фортепиано. Тогда и появились первые «опусы» — абсолютно несерьезные, конечно. Потом окончил школу, служил в армии, поступил в Московскую духовную семинарию.

— И в семинарии впервые стали регентом?

— Да, был назначен уставщиком большого хора и регентом маленького, поскольку какое-то музыкальное образование у меня было. И вот в один прекрасный день, году примерно в 1991-м, мы с ребятами-певцами поняли, что все известные песнопения, доступные нам, уже перепели. Меня стали просить найти что-то еще, я добросовестно пошел в библиотеку МДА и стал изучать ноты. Тут мой энтузиазм заметно подостыл, потому что вижу: это мы не споем, это чересчур просто для нас, это по музыке витиевато. А так как просто критиковать не в моем характере, надо предлагать пути исправления ситуации, я стал пытаться понять, что нам было бы полезно и по силам спеть. Сел к пианино, стоявшему тогда рядом с гардеробом, слева от центрального входа в академический корпус, и стал наигрывать созвучия, пробовать их на слух.

— И что было дальше?

— Что-то записал. Ребята посмотрели, оценили. Один из коллег — большой энтузиаст церковного пения, ныне иеромонах, пригласил меня в дом к известному композитору и дирижеру Сергею Зосимовичу Трубачёву, впоследствии диакону Сергию, родственнику отца Павла Флоренского. Пришел я в этот прекрасный интеллигентный дом, показал ему свои опусы. Сергей Зосимович проиграл их при мне, сделал ряд замечаний, спросил, зачем я написал так, а не иначе. Я объяснил, что-то из критики принял, с чем-то даже попытался поспорить. Мудрый учитель переспоривать меня не стал, но музыку мою одобрил, посоветовал больше обращать внимания на старинные церковные мелодии, популяризировать их. В общем, в результате я решил, что раз такой мэтр мне не посоветовал заняться в жизни чем-нибудь другим — например, картошку перебирать, — значит, можно и продолжить.

Без имени, но с судьбой

— Вашим товарищам музыка понравилась?

— Когда впервые принес на спевку сочиненную мною музыку, мои певчие стали с энтузиазмом… критиковать и предлагать: «Твое? Здорово! Но вот смотри: здесь высоковато, а здесь мелодия какая-то неудобная, переделать бы, а вот здесь… а там…» А я-то все эти звуки по сорок раз проиграл, переслушал, через душу провел, все они уже мне родные. До сих пор ко всяким изменениям моих партитур отношусь без всякого восторга. И тогда я решил на следующих нотах писать только «АТ» (Александр Туманов. — Прим. ред.).

— Тогда много подобных нот ходило по клиросам…

— Да, великий лаврский регент архимандрит Матфей (Мормыль) подписывал свои ноты инициалами «АМ», талантливый игумен Никифор (Кирзин), мой регент, подписывал ноты «ИН». Поэтому «АТ» никто не воспринял с удивлением. Певцы решили, что это какие-то старинные анонимные ноты, и больше не просили ничего переделывать. В таком виде ноты и разошлись по всем континентам, даже в Антарктиде их пели. Мне часто сообщают, что мои произведения звучат за богослужениями в разных городах и странах. Иногда специально музыку заказывают — например, для Парижской семинарии я как-то написал тропарь Рождества Христова на французском языке.

— Какие-то эпизоды особенно запомнились?

— Больше всего меня обрадовало, когда во время паломничества на Святую гору Афон я обнаружил ксерокопию своих нот на клиросе в русском Пантелеимоновом монастыре. Потом я узнал, что братия изредка поет мои произведения за богослужением, а один монах сказал, что иногда слушает мои записи во время послушаний, особенно «На реках Вавилонских» № 1, которое я посвятил моей маме по ее просьбе. Это великая честь для меня, даже трудно мои чувства выразить. Неожиданную роль моя анонимность сыграла во встрече с прославленной сербской певицей Дивной Любоевич. Она нашла мои ноты «Староболгарской» херувимской № 4а и, полностью уверенная, что это старинное песнопение, стала исполнять на службах и в концертах в Москве и Петербурге. Когда мы встретились в Исаакиевском соборе 12 апреля 2014 года и познакомились, я сказал, кто автор этой музыки, поблагодарил за красивое исполнение. Дивна сначала смутилась, она трепетно относится к соблюдению авторских прав, потом успокоилась и даже собралась включить эту Херувимскую в один из своих новых дисков.

Осилить много нот

— Как возникла мысль записать альбом целиком из Херувимских?

— Мне показалась важной сама идея — подчеркнуть глубину и многогранность известного церковного текста. Самые разные люди давно предлагали не просто предлагать мои ноты — далеко не все владеют нотной грамотой, — а сопроводить их звуковыми иллюстрациями. Так стали появляться диски с моей музыкой. А после работы с одним петербургским мужским квартетом возникла мысль записать антологию всей моей музыки. Это довольно много нот, десять сборников. Думал, какие Херувимские отобрать для записи, перебирал и понял, что каждая по-своему хороша. Так и появилась идея записать все сорок Херувимских.

— Кто принимал участие в подготовке альбома?

— По понятным причинам в этот триптих вошли только сочинения для мужского, однородного хора. Некоторые участники квартета, о котором я говорю, пели у меня в храме святых апостолов Петра и Павла в Шуваловском парке. Впрочем, от того состава певцов остался только бас — Михаил Захарчевный. В записях теперь принимают участие известный тенор Александр Бордак (1-й тенор), регент Савва Егоров (2-й тенор), Олег Казаков (баритон). В начале прошлого года я предложил ребятам записать серию дисков, и они согласились. Последняя часть триптиха Херувимских — уже седьмой мой диск, записанный в Петербурге. Каждый диск — это примерно месяц работы. Получилось, по моему мнению, неплохо. Отдельную благодарность хочу выразить дизайнеру Елене Блиновой, сотруднице редакции журнала «Вода живая», за прекрасный, выдержанный дизайн обложек. Получилось и стильно, и церковно.

— Многие ваши Херувимские имеют не только номера, но и названия, указывающие на источник, на основе которого были созданы: «Старо-Симоновская», «Староболгарская», «Русская»… А зачем переделывать, почему не взять целиком?

— Действительно, образцами для многих сочинений стали древние распевы — византийские, болгарские… Последняя в альбоме, сороковая по счету Херувимская создана уже в Санкт-Петербурге на основе старинных сербских песнопений. Почему нельзя взять старинные распевы в неизмененном, оригинальном виде? Во-первых, большинство этих мелодий одноголосные, унисонные. В таком виде их уже давно исполняют на тех клиросах, где одноголосное пение принято. И моей помощи тут не нужно. Однако такое пение далеко не все прихожане и не во всех храмах захотят слушать на богослужении в больших количествах. Во-вторых, у людей Средневековья и у нас различные подходы к музыке, наше ухо всё же привыкло к поздней западноевропейской традиции: барокко, классицизм, романтизм. А в Санкт-Петербурге вообще традиции одноголосного пения как таковой не было: город был основан уже после изменения формы богослужебного пения в Русской Церкви, отторжения старообрядчества. Что уж говорить про греческие, восточные напевы?

— Аутентичные византийские песнопения зачастую кажутся нам затянутыми и даже неблагозвучными…

— Да, поэтому оригинальные напевы и ноты приходится адаптировать — это род «молочной пищи» для людей с современными европейскими вкусами. Тем не менее, хоть и не повсеместно, на русском клиросе песнопения, написанные в стиле и духе старинных напевов, постепенно приживаются. Хотя в России уже лет триста как господствует в богослужении музыка партесная, полифонная, есть стремление слышать в храме и звуки, вдохновленные стремлением прикоснуться к древним корням церковного пения, к напевам, рожденным молитвой наших предков, а не авторскими чувствами. Можно посетовать, что тяга к многоголосной музыке в храме не очень хороша сама, потому что выявляет в наших прихожанах стремление к развлечению, а не к вдумчивой молитве. Но изменить это повсеместно трудно. Впрочем, нельзя жестко сказать, что четырехголосные гармонизации по определению не церковны: они отражают религиозные чувства и стремления многих поколений наших соотечественников последних столетий.

Есть у меня песни различные

— Выделяете ли какую-либо из написанных вами Херувимских?

— Оценить песнопения по-настоящему можно, только если они сопровождают Литургию, а далеко не всё из написанного мною использовалось в богослужебной практике. Некоторые песнопения я впервые услышал в исполнении хора только при записи диска, а до этого они звучали лишь на инструменте и в голове… Все Херувимские мне так или иначе дороги. Они написаны в разные периоды жизни, поэтому разные по стилю и сложности. Двухголосные, трехголосные, для четырех голосов, для большого хора. Написанные по просьбе разных регентов и певцов и сочиненные под впечатлением от самых разных поездок, паломничеств, встреч. Есть и гармонизации древних напевов — знаменного, киевского, монастырских, разных «обиходов». Есть, как мы уже говорили, адаптации древних мелодий — греческих, сербских, болгарских. Есть сочинения, вдохновленные суровыми созвучиями древних форм многоголосия. Есть написанные в строгом «трубачёвском» стиле, с жесткой, архаичной гармонией, такие мне наиболее близки. Под них проще совершать богослужение, они сочетаются с молитвами, которые читает тихо священник во время пения Херувимской.

— И все-таки, — какие самые любимые?

— Многим нравится № 4а «Староболгарская», в основу мелодии которой положены фрагменты старинных мелодий, а гармония стилистически подражает византийским созвучиям, исону. № 28 «Русская», с ярко выраженными мотивами русских народных мелодий, № № 3, 5, 31-я, посвященная памяти диакона Сергия Трубачёва. Под них я сам служил бы с радостью. Но они требуют хорошего состояния хора, точного исполнения. А это редкая роскошь.

— Хор в вашем храме часто исполняет вашу музыку? А Херувимские?

— У нас в храме, к сожалению, моя музыка не звучит именно по этим причинам. Нужно точное, ровное исполнение, четкое произнесение текста. А хор у нас полулюбительский, не всегда в состоянии спеть такие произведения. Но когда приезжаю «в гости» в другие храмы на службу, певцы иногда специально поют что-нибудь мое. Обычно это очень радует.

— Какие из авторских Херувимских вы считаете наиболее выдающимися?

— Их очень много. Мне нравятся сочинения диакона Сергия Трубачёва, монахини Иулиании (Денисовой), Ивана Гарднера, Василия Калинникова, прекрасные обработки покойного архимандрита Матфея (Мормыля), великого человека. Из старых композиторов выделил бы особо «Старо-Симоновскую» Александра Кастальского, «Софрониевскую» Павла Чеснокова.

— А среди церковных композиторов кого выделяете?

— Вообще русскую школу люблю. Это довольно большой список и живущих, и усопших композиторов. Лучше тут особо не перечислять, потому что есть опасность забыть кого-то из ныне живущих. Разве что надо особо отметить митрополита Илариона (Алфеева).

— Может ли появиться 41-я Херувимская? От чего это зависит?

— Точно ответить не могу — скорее всего, это произойдет, если попросит какой-нибудь коллектив.

— Планируете ли вы запись других дисков? Если да, то каких?

— Да, в планах записать диптих Милостей мира, их тоже больше трех десятков. Уже почти готов диск песнопений вечерни и утрени. Может быть, диск песнопений для архиерейского священнослужения, целиком Литургию.

— Ваши произведения звучали уже во многих петербургских храмах. Какому хору «не страшно» отдать?

— Таких хоров много. Церковные известны всем — это хоры Александро-Невской лавры, Санкт-Петербургской духовной академии, Хор духовенства Санкт-Петербурга, хоры Никольского, Феодоровского соборов, хор храма святых равноапостольных Константина и Елены на улице Доблести и многие другие. Из светских коллективов особо выделить могу хор под управлением Владимира Беглецова, женский хор под управлением Сергея Екимова. Перечислять петербургские коллективы можно долго, и это прекрасно.

http://aquaviva.ru/journal/?jid=101812