Богослужебное пение в храме: апостольское служение, культурная традиция или развлечение?

Доклад игумена Силуана (Туманова) на I МеждународномСъезде регентов и певчих

2 Декабря 2016
Меняются эпохи, меняется отношение ко многим сторонам церковной жизни, соответственно меняются и богослужебные формы. Это заметно по архитектуре храмов, по текстам богослужений, по иконописи и даже по покрою облачений. Но, пожалуй, никакой из элементов богослужения не претерпел в практике Русской Православной Церкви за последние четыре-пять веков таких существенных изменений, как богослужебное пение. Изменились не просто формы — изменился сам взгляд на пение в храме. И то, что является сегодня очевидным и бесспорным для подавляющего большинства певцов, весьма удивило бы тружеников клироса 400 — 500 лет назад, не говоря уже о церковных мыслителях и певцах периода расцвета христианской мысли.

Вкратце эти изменения можно сформулировать так. Музыка в храме: 1) присвоила себе не свойственный древнему храмовому пению более или менее заметный элемент развлечения; 2) в известной степени перестала быть выражением молитвы стоящих в храме; 3) перестала быть выражением опыта Церкви, но сама навязывает стоящим в храме чувства, рожденные в голове композиторов, подчас весьма косвенно относящиеся к религии и к тексту песнопения. Такое изменение отношения церковного сознания к богослужебному пению в России произошло не за один век, но окончательно сформировалось к концу XVII века. Анализ этого процесса может помочь если и не решить, то верно обозначить пути решения проблем, связанных сегодня с церковным пением, обозначить вектор дальнейшего развития церковной музыки.

Задачи христианского пения

Общеизвестно, что начало богослужебного пения совпадает с началом истории самого христианства. Как повествует Евангелие от Марка, после Тайной Вечери Христос и апостолы, «воспев, пошли на гору Елеонскую» (Мк. 14:26). Нигде не указаны ни мелодия, ни ее авторство, ни иные подробности этого пения, но известно, что Господь следовал традиционному пасхальному ритуалу и пел с учениками псалмы со 112 по 117, которыми обычно заканчивалась иудейская пасхальная трапеза. Тем самым в Евангелии изначально указано на предназначение христианского богослужебного пения — быть укорененным в библейской традиции выражением пасхальной, евхаристической радости молитвенного общения всей общины, а не кого-то из ее членов. Кто являлся автором тех или иных мелодий раннего христианства, нам неизвестно. Изначально музыка в храме подчеркнуто анонимна, использует сложившиеся в иудейской и языческой традициях мелодии и созвучия своей эпохи, сопровождая молитву стоящих в храме священнослужителей и мирян.

Начиная с 70 года по Рождестве Христовом богослужебное пение выходит за рамки традиционных иудейских напевов, а с IV века постепенно отходит и от языческих, окончательно становясь результатом практического служения преимущественно анонимных, но уже профессиональных певчих. На теорию пения оказали влияние многие Отцы Церкви, не поощрявшие развлечение в храме и страстное, эмоциональное услаждение пением. Как отмечал в середине ХХ века профессор Санкт-Петербургской духовной академии Лев Николаевич Парийский, «пение есть средство общения членов Церкви друг с другом… Церковь — Тело Христово. Церковь — одушевленный организм, живое существо, владеющее и живой речью, общим языком и общим голосом… Ничто так не способствует осуществлению задачи объединения всех, как пение, которое, по выражению Климента Александрийского, «создает общий голос» (Строматы).

Истинное Богообщение наступает тогда, когда религиозные истины становятся достоянием сердца, когда возникает сердечная вера, когда сознание своих грехов переходит в чувство сокрушения о своих грехах. Например, если душа не только умом признает догмат воплощения Сына Божия, но и сердцем откликается на любовь Бога, Который так возлюбил мир, что Сына Своего Единородного дал на спасение мира, — она изливается в словах молитв и пения. Если же нет сердечной веры, если сердце молчит, оно и не изливается в молитвах, и нет потребности в пении…» «Молитва и пение — одни из главных средств выражения религиозных чувств. Пение есть соединение слов с музыкой голоса. Ум выражает свою работу в простых словах, в формулах, в сухой прозе. Чувства не довольствуются одними лишь словами, для чувств мало простых слов, они требуют возвышенных слов — поэзии. Это прекрасно доказывают православные богослужебные книги. Они состоят из поразительно возвышенных поэтических творений, изъясняющих религиозные истины и положенных на гласы и роспевы. Творцами песнопений были святые преподобные Иоанн Дамаскин, Косма Маиумский, Роман Сладкопевец, Андрей Критский, Ефрем Сирин и другие святые люди, которые принимали религиозные истины не только умом, но и переживали их сердцем. Каждое православное богослужение есть почти сплошь пение молитв, к чему призывал святой апостол Павел: «Будем непрестанно приносить Богу жертву хвалы, то есть плод уст, прославляющих имя Его» (Евр. 13:15). Еще яснее сказал апостол Павел в послании к Ефесянам: «Поступайте как чада света…, назидая самих себя псалмами и славословиями, и песнопениями духовными» (Еф. 5:8-19). Блаженный Августин говорит в «Исповеди»: «Когда со мною случается, что меня трогает больше пение, нежели то, что поется, то я признаюсь, что тяжко согрешаю, и тогда желал бы я не слышать поющего». Блаженный Иероним учит: «Да внемлют те, коих долг есть петь в церкви, что Богу петь должно не гласом, но сердцем, — да не слышаны будут в церкви театральные песни, — но должно петь в страхе, во тщании, в ведении Писаний. Пусть так поет раб Христов, чтобы не глас поющего приятен был, но слова, произносимые при пении». Отметим, что то, что считалось в начале первого тысячелетия «театральными песнями», значительно отличалось по форме и задачам от современного оперного и театрального искусства, но это — тема отдельного разговора.

На основании вышесказанного можно выделить следующие черты, присущие богослужебному пению с первых веков существования Христовой Церкви. Пение — это: 1) средство Богопознания; 2) средство обучения истинам веры; 3) анонимное выражение молитвенного, евхаристического опыта религиозной жизни местной религиозной общины устами специально обученных певцов, с древности выделенных в особый церковный чин.

«Эпоха композиторов» и изменение отношения к пению на Руси

Усложнение музыкальных форм песнопений, увеличение храмового пространства и, в особенности, массовый приток новых христиан в храмы после 313 года привели к появлению особого чина церковных певцов, о которых уже выше упоминали церковные авторы, — пса́лтов, профессионально исполняющих песнопения на богослужении. К концу первого тысячелетия христианства богослужебное пение стало регулироваться сложной системой осмогласия, напевов и последовательностей текстов. Поэтому в крупных храмах и соборах пели профессиональные певцы, а в монастырях особо обученные братия и сестры обители, а собравшиеся в храме прихожане могли спеть лишь отдельные фрагменты богослужения. Соответственно и в Киевской Руси после принятия христианства в храмах пели специально обученные, платные профессиональные певцы, о которых упоминают в летописях. Как уже отмечалось, если текст песнопений обычно принадлежал прославленным святым и стихотворцам, выражая те или иные догматы применительно к событиям Священной истории, то мелодия песнопений в храме — результат анонимного отклика христиан на Евангелие. Специальных мелодий для песнопений христиан в древности не писалось, композиторов в нынешнем значении слова не было. Отцы Церкви ограничивали певчих лишь в выборе тех или иных ладов, созвучий, которые считались страстными или принадлежащими языческому культу. Отметим еще раз, что это ограничение не очевидно для современного музыкального восприятия. Поэтому до XVII века в подавляющем большинстве случаев в заголовках песнопений указывалось не имя того человека, кто ввел напев в использование, а глас, подобен, изредка монастырь (храм, собор, местность), откуда распространялась та или иная мелодия.

С XVI — XVII вв. музыка иногда атрибутируется тому или иному псалту-роспевщику или даже вельможе, царю. Встречаются композиции царя Феодора, царя Иоанна Грозного, царя Алексия Михайловича и пр., которые подчеркивают духовное единство «тезоиме́нного Христу нового жительства», то есть христианского общества, русского государства. Но эти сочинения нельзя назвать авторскими фантазиями в современном понимании. Новая музыка возникает из сложившихся на клиросе попевок и мелодий, по-иному скомпонованных православными певцами и приспособленных к тексту. Ситуация меняется на рубеже XVII — XVIII вв. Из челобитных, регулярно подаваемых патриарху Иосифу (1642-1652), мы узнаем о многих церковных проблемах того времени. Среди них особо сто́ит выделить хомово́е пение, или раздельноре́чие, до неузнаваемости искажавшее текст песнопений, и многогласие. Это упраздненная собором 1666-1667 гг. традиция, подразумевающая одновременное чтение и пение разных элементов богослужения, позволяющих, ничего не сокращая, совершать богослужение по Уставу, ограничивая его привычными полутора — двумя часами. В получавшейся какофонии ни о каком благоговейном понимании богослужебного текста прихожанами говорить не приходилось. Поэтому вполне закономерно предположить, что на фоне широко распространенного раздельноречия и многогласия: 1) пропадает восприятие богослужебного пения как выражения молитвы священнослужителей и прихожан; 2) усиливается равнодушное отношение к смыслу и тексту богослужения и к его музыкальной форме; 3) появление новых музыкальных форм и отказ от какофонии единогласия воспринимается как однозначно положительное явление. Здесь, кстати, и стоит искать ответ на один из самых трагичных вопросов той эпохи: как получилось, что одноголосное знаменное пение было столь быстро и легко забыто в храмах и даже монастырях России и вытеснено имитацией западноевропейской полифонии, далекой от православной традиции.

После реформ патриарха Никона, признавшего локальность русских богослужебных традиций, с конца XVII — начала XVIII появляются гармонизации и мелодии, подражающие западноевропейскому церковному и светскому пению. Они уже надписываются именами сочинителей — дьяка Василия Титова, Николая Дилецкого, Ивана Домарацкого, Симеона Пекалицкого, Германа Левицкого, Стефана Беляева, Николая Бавыкина, Федора Редрикова и пр. и либо изменяют традиционную мелодию до неузнаваемости, либо вообще используют мелодии, не имеющие отношение к церковному пению. С середины XVIII века церковную музыку для русских православных хоров сочиняют и неправославные композиторы: Джузеппе Сарти, Бальдассаре Галуппи, Франческо Арайя. А с ХХ века за сочинение духовной музыки берутся и вовсе далекие от Церкви люди, видящие в этом лишь форму выражения своих смутных религиозных чувств; говорить о связи их сочинений с молитвенным опытом Православной Церкви вообще не приходится. В этом суть произошедших перемен. Пение на клиросе за редчайшим исключением перестает быть отражением молитвенного опыта Церкви, перестает быть молитвой собравшихся вокруг Евхаристической Чаши прихожан, и призвана теперь, наоборот, предложить пришедшим в храм те или иные эмоции, пришедшие в голову композитора: грусть, радость, торжество, утешение. Соответственно, и посетители храма давно не находят себя в многоголосном хоре и становятся пассивными свидетелями богослужения, лишь изредка вставляя свой голос во время общенародного пения, в лучшем случае повторяя в уме привычные, но далеко не всегда понятные тексты. Надо ли уточнять, насколько нелепо такое положение дел? Вкусы подчас далеких от Церкви людей навязывают молящимся настроения, развлекая народ, а не собирая в единый глас, возносящийся к Небу!

Проблемы

Все трудятся в разных условиях. Мнений среди регентов много, и каждое заслуживает внимания и уважения. То, что назовет проблемой регент столичного собора, может совсем не заботить регента сельского храма, и наоборот. У каждого регента свой взгляд на церковное пение и свой набор проблем, и в этом нет ничего удивительного. Но среди общих проблем, связанных с богослужебным пением в Русской Православной Церкви в начале XXI века, обычно упоминают следующие: 1) отсутствие критериев, по которым складывается клиросный репертуар (или критерий один — «что можем, то и поем»); 2) репертуарная эклектика, то есть употребление за одним богослужением произведений разных эпох, стилей, распевов, композиторов; 3) подготовка (воспитание вкуса) регента и певцов, позволяющая не только адекватно подобрать репертуар, соответствующий состоянию хора, истории и архитектуре храма, готовности прихожан, но и исполнить песнопение должным образом, 4) проблемы дисциплинарного характера.

Обычно все вопросы, относящиеся к творческой деятельности, решаются силами самих деятелей искусства: артистов, художников, певцов. Но вопросы, связанные с церковным пением, а, следовательно, с богослужением, касаются не только «исполнителей» — хора, но и «слушателей» — священнослужителей и мирян, которые, в отличие от спектакля, являются полноправными участниками богослужения, хоть это и не всегда очевидно. И у каждого из участников богослужения есть свое ви́дение ситуации и свои ответы на поставленные вопросы. Так богослужебное пение становится не только «репертуарной», но и общецерковной проблемой, решать которую необходимо не только самим певцам и регентам хоров, но и священнослужителям: епархиальным архиереям, благочинным, настоятелям храмов. Казалось, все просто. Выберите репертуар строго в одном стиле и спойте. После службы разойдитесь по домам, довольные собой. Но проблема не решается, и священникам потом «расхлебывать» то, что осталось в душах людей. Разбираться в обломках чувств и переживаний, о существовании которых сам человек порой даже не подозревает. Потому что человек услышал мелодию, эмоцию, но прошел мимо исцеляющего и вразумляющего текста. Пришел в храм получить лекарство от страстности, но лишь укрепился в ней, пусть и в более тонких формах. Чувственность и жажда развлечения, свойственная поврежденной человеческой природе, поддержанная пением храмового хора, постоянно дает о себе знать.

Эта жажда «духовных» развлечений иногда проявляется в самых неожиданных местах богослужения. Например, идущий с апостольских времен обычай произносить проповедь после чтения Евангелия на Литургии многими воспринимается «в штыки» именно потому, что «разрывает» плавное течение богослужения, его ритм. Нечто привычное красиво и размеренно поется и читается, и вдруг… епископ или батюшка разрывает эту умильность и что-то говорит. Или в храме сложился настолько хороший хор, что священник, как это ни странно звучит, воспринимается как нечто вторичное, как придаток к хору. В этой эстетической системе священник, служащий в тон — «правило хорошего тона», и наоборот. Мало кого удивляет, когда диакон что-то неразборчиво рычит карикатурным голосом, а регент считает себя вправе делать замечание недостаточно музыкальному священнику или диакону. И тут, и во многих похожих случаях христианин должен сам для себя ответить на простой вопрос: что главнее — апостольская традиция или наши ощущения, наши привычки? Вроде ответ очевиден. Но на практике прихожане, сбегающие от грязи мирской суеты в посольства Царства Небесного — храмы, ищут именно утешения и слабо насыщенного информацией развлечения. «Плавно качаться разумом на волнах красивых звуков, движений и запахов» — вот печальная характеристика критерия, по которому частенько оценивается качество богослужения. Печальная, потому что изначально богослужение не задумывалось как «синтез искусств», а служило иной цели — собрать молящихся вокруг Чаши Причастия и не помешать им осознанно и с благоговением вкусить от Небесного Источника. Поэтому при всей важности поставленных выше вопросов надо признать, что если видеть выход из сложившихся проблемных ситуаций только в музыкальной плоскости и обсуждать лишь репертуар и манеру пения, то мы зайдем в тупик. Решить эти проблемы без отчетливого понимания задач и природы церковного пения невозможно. Как уже отмечалось раньше, богослужебное пение — это, в первую очередь, озвучивание текста. Текст, в большинстве случаев принадлежащий тому или иному святому, первичен. Мелодии вторичны и зависимы от текста. Поэтому богослужебное пение подразумевает дикцию как важнейшую составляющую. О дикции как об основополагающем элементе церковного пения и чтения говорил и приснопамятный архимандрит Матфей (Мормыль) — один из немногих регентов, трудившихся над тем, чтобы церковное пение было частью апостольской традиции, органической частью богослужения. «Хор — не бездушный орга́н, — напоминает очевидное уже цитированный сегодня Лев Николаевич Парийский. — Каждый певец — активный участник богослужения. Поднимаясь на клирос, певец должен сознавать, что он пришел служить Богу своим голосом. Серьезность задачи должна предостеречь хор от увлечения музыкальными эффектами, которые почти всегда затемняют, а иногда даже вовсе искажают значение текста. Главное внимание певцов должно быть приковано к тексту и к службе в целом». Дикция возможна там, где ценят смысл произнесенного слова. Как говорил еще святитель Василий Великий: «Святой Дух знал, что трудно вести род человеческий к добродетели, что по склонности к удовольствиям мы нерадим о правом пути. Что же Он соделывает? К учениям примешивает приятность сладкопения (мелодию), чтобы вместе с усладительными песнопениями для слуха принимали мы незаметным образом то, что есть полезного в слове». «Усладительное для вкуса» святого Василия в IV веке сегодня может показаться слушателям гнусавой какофонией. Критерии «усладительности» разные в разные эпохи. Поэтому, кстати, и не стоит отвергать всю сложившуюся систему полифонического русского христианского пения, но стоит серьезно отнестись к распеваемому тексту. Увы, отношение к слову богослужения редко бывает осмысленным. Убеждения большинства прихожан, приступающих вместе к Единой Чаше, не имеют церковных критериев. «Приятно» и «как всегда» — вот в трех словах характеристика принимаемого репертуара в большинстве храмов. «В храме должно быть умилительно и красиво», «в соответствии с церковной традицией». Но традиции везде разные.

Репертуар

Взаимопроникновение культур стало настолько общим местом, что редко на каком московском клиросе в репертуаре не встречаются подряд и киевские напевы, и композиторские сочинения разных направлений, и вкрапления знаменных и даже византийских песнопений. Допустима ли такая эклектика? С точки зрения строгого музыкального вкуса — нет. А с точки зрения церковного искусства… а какова она? Ведь сегодня просто не существует единого стиля, который бы осознавался всеми как основной. «Эпоха постмодерна», привычно произносим мы. И это в значительной степени так. Настроения на приходах крайне разные. Заставлять всех петь что-то одностильное сегодня — смешно и неосуществимо. Большой хор с традициями будет жаждать сложных, массивных музыкальных полотен. Маленький — тяготеть к изящному трех-четырехголосию или древним формам пения. Уже цитированный сегодня Лев Парийский отмечал, что невозможно «дать список одобренных к богослужебному употреблению духовно-музыкальных произведений. Эта просьба не могла быть выполнена уже, прежде всего потому, что духовно-музыкальных произведений существует бесконечное количество, и составлять списки рекомендуемых к исполнению духовно-музыкальных произведений практически бесполезно». Поэтому создать единый обиход и «посадить» на него все храмы Русской Церкви — совершенно фантастическая задача. Наше время — время падения хоровой народной культуры. Люди все реже и реже поют дома, на отдыхе. Голоса не развиваются. Петь внятно и чистым звуком — чуть ли не порок на фоне гнусавящих и шипящих «популярных певцов и певиц». Соответственно, и в храме голос народа довольно робок. Поэтому призывы к общенародному пению не вполне действенны сегодня, хотя и являются важным аспектом оздоровления литургического сознания общины в целом. Как мне кажется, максимально возможная пока ситуация — чередование общенародных ответов («аминь», «и духови твоему», ектений) с правильно подобранными композиторскими сочинениями и гармонизациями по указаниям Служебника. А как подобрать эти сочинения? Тут надо учитывать и архитектурные особенности храма, и его интерьер, и историю прихода, и настроения молящихся. И всегда быть чуть выше ситуации. Неуместно требовать от хоров величественных барочных соборов пения исключительно знаменного унисона. Но и в храмах допетровской поры, как и во многих современных, тоже зачастую нелепы полифонические изыски. Вкус регента, исполняющего музыку, укорененную в западноевропейской культурной традиции, должен шлифоваться вдумчивым и аккуратным знакомством с этой самой традицией: умением понять оперное искусство, светскую хоровую традицию XVI — XX века. И как обязательное условие — умение слышать и понимать византийскую и русскую, знаменную певческую традицию независимо от репертуара хора. Репертуарной панацеи нет. Никакой напев, распев или композиторские находки не делают молящихся святыми автоматически. Музыка связана с аскетикой довольно дискретно. Это же можно сказать не только о стиле, но и о манере исполнения. По меньшей мере смешно прийти к особому «молитвенному» звучанию при поверхностном использовании лишь музыкальных, технических средств. Иногда приходится слышать произведения эпохи русского барокко в «бесплотной» манере исполнения, тусклым, подснятым звуком. И наоборот, оперный солист, вкладывающий в знаменный унисон всю силу страстных чувств, иногда и не догадывается, как неуместно такое звучание в храме. Что делать? Повторюсь: церковное пение — дело не только церковных певчих. И найти решения, устраивающие всех, быстро не удастся. Главное — сообща назвать проблемы проблемами и понять, в каком направлении двигаться. Не только у певчих есть претензии к сложившейся практике. Каждому священнику известно обычное богослужебное неудобство: хор петь уже закончил, а молитва еще не дочитана. Или наоборот: священник уже прочитал положенные молитвы, а хор все еще продолжает выводить разнообразные рулады. Естественно, что композиторы прошлого ориентировались на привычные им темпы богослужения или вообще пренебрегали ими — это обычный каприз художника. Отчасти эта проблема преодолима подбором музыки композиторов-священнослужителей, органично ощущающих соразмерность текста молитв и сопровождающего его пения хора: митрополита Илариона (Алфеева), митрополита Ионафана (Елецких), архимандрита Матфея (Мормыля), диакона Сергия Трубачева и пр.

Конечно, это требует и от самого регента понимания структуры богослужения. Ведь пение — не только музыкальная сопровождающая священнодействия, напоминающая нам о славных страницах культурного прошлого и настоящего России, а часть апостольского служения, приводящего к адекватному восприятию прихожанами Евхаристии, знанию основ своей веры. Не спасает и механическое копирование старинных обычаев. Как мудро отмечал приснопамятный архимандрит Матфей (Мормыль), «думать и говорить, что до революции все было благополучно, — не следует». Как бездумное сокращение богослужебного устава и рабское ему следование, так и бездумный выбор дореволюционных традиций лишь игнорирует сегодняшнее состояние прихожан и певчих и не решает проблемы. Таким образом, мы приходим к мысли, что выходом из сложившейся ситуации становится не столько стилистическое однообразие всех песнопений на богослужении, сколько осознание важности евхаристического сознания священника, регента и певцов, вместе участвующих в богослужении. Главное в церковном пении — помочь всем нам в единстве веры и упования приступить к Чаше причащения. Если эта цель достигнута, то значит, были предприняты верные средства и репертуар подобран правильно — партес ли это, сочинения современных композиторов или знаменное одноголосие. А проверить это можно, увидев частоту причащения регента и певчих и, самое главное, наличие или отсутствия любви и снисхождения друг ко другу, готовности нести тяготы друг друга. Важно отметить, что достичь этой цели людям невоцерковленным, лишь имитирующим поющих христиан за деньги, невозможно. Церковное пение — это нерв богослужения, не терпящий фальши и искусственности. Покупать певцов, чтобы они делали христианам на службе «красиво», так же противоестественно, как нанимать оперного солиста, чтобы он на богослужении ради красоты звучания надел бороду и ризы и изобразил священника или диакона. В такие храмы уже впору артистов приглашать, изящно крестящихся, кланяющихся и грациозно ставящих свечки за умеренную плату. Конечно, постоянно бывает так, что в результате пения в хоре певец обретает веру, воцерковляется. Но бывает, что этого не происходит, и десятилетиями певцы имитируют пение христиан. Удивительно, что такое вообще возможно — искусственная имитация живого религиозного чувства, возведенная в норму. Но здесь важно не осудить кого-то, предписать и запретить, а хотя бы признать эту проблему проблемой. Выход — в возвращении святоотеческого взгляда на богослужение как на собрание всех, участвующих в богослужении клириков и мирян вокруг Евхаристической Чаши, не терпящее неискренности и театральности. Отсюда и нужные интонации найдутся, и репертуар подберется, и вообще атмосфера в храме будет здорове́е.

Вспоминаю ночные Литургии в русском Пантелеимоновом монастыре на Святой Горе Афон — если не как идеал или образец, то точно как движение в нужную сторону. В известном интервью с Людмилой Георгиевной Стальской прозвучало пожелание каждому регенту найти своего настоятеля. Это прекрасное пожелание, потому что каждый настоятель тоже хотел бы найти своего регента, чтобы не просто слушать в храме любимую музыку в живом исполнении, а вместе с регентом и всем приходом молиться и причащаться. Идти ко Христу. Благодарю всех за внимание.

Москва, 30.11-2.12.2016