В защиту церковнославянского языка

Диакон Сергий Чечаничев

 В защиту церковнославянского языка

Русская линия

Актуальные темы / 02.10.2008

«Сказую бо вам тайну великую: яко диавол толикую зависти мает на словенский язык, же ледве жив от гнева; рад бы его до щеты погубил и всю борбу свою на тое двигнул, да его обмерзит и в огиду и ненавист приведет. И што некоторые наши на словенский язык хулят и не любят, да знаеши запевно, яко того майстра действом и рыганием духа его поднявши творят. А то для того диавол на словенский язык борбу тую имает, зане же ест плодоноснейший от всех языков и Богу любимейший».

                                                                                                                                Прп. Иоанн Вишенский .

             В последнее время в православных печатных изданиях и на интернет-форумах было опубликовано уже несколько работ, которые вызвали весьма жаркие дискуссии о целесообразности изменения языка русского православного богослужения, проще говоря, о замене церковнославянского языка в богослужении на современный и всем понятный русский язык.

Мне, как православному человеку, который более пятнадцати лет является прихожанином Церкви Святых Первоверховных апостолов Петра и Павла в Шуваловском парке Санкт-Петербурга очень бы хотелось разобраться в проблеме необходимости изменения богослужебных текстов и соответственно высказать свою точку зрения, по этому, как оказалось, болезненному вопросу. Когда у меня возникли сомнения относительно того, имею ли я право выступать со своим мнением, которое оказалось совершенно противоположным мнению некоторых облеченных духовным саном лиц, то мой духовный отец указал, что это не только долг, но и обязанность каждого православного человека — выступать на защиту сложившихся святоотеческих традиций и благословил выход в свет этой статьи.

На протяжении всей весьма горячей полемики в интернете меня постоянно одолевала одна и та же мысль: что же движет этими моими братьями и сестрами во Христе и даже священниками и диаконами, которые во что бы то ни стало, настаивают на проведении реформ и изменении текстов богослужебного языка? Что порождает мотивацию их совсем не кротких просьб, а настойчивых требований, в которых иногда проглядывает даже некоторая одержимость?

В своих выступлениях многие из них утверждают, что радеют за изменение языка богослужения ради любви к ближнему, а также из-за сострадания к немощным братиям и сестрам, не способным понять и познать Слово Божие на незнакомом и непонятном им церковнославянском языке. Но тогда я спрашивал себя: ведь я тоже не знаток церковнославянского языка, мне также бывали, да и до сих пор бывают непонятны некоторые, если не сказать больше, богослужебные тексты, молитвы, псалмы. И по главе из Евангелия и Апостолов я ежедневно — более десяти лет, читал в современном русском переводе, а утренние и вечерние молитвы, каноны, акафисты и кафизмы из Псалтыри — напечатанными обычным русским алфавитом.

И только в последние два года, по милости Божией, сподобился читать богослужебные тексты в Храме и молитвенные правила с главами из Евангелия на церковно-славянском языке. Как бы получив это познание в дар от Господа — не обучаясь специально.

Почему же у меня всегда вызывало такое резкое неприятие всякое выступление о необходимости языковых реформ? Почему от мысли о том, что во время домашней молитвы или богослужения в Церкви молитвы «Царю Небесный…», «Достойно есть..», Символ Веры, «Отче наш..», «Не имам иные помощи..», «Взбранной Воеводе…», 50-й и 90-й Псалмы будут произноситься переведенными на современный русский язык меня бросает в дрожь и перехватывает дыхание? Так, как будто у меня хотят что-то очень дорогое и святое для меня — отца, или мать, или брата, или сына, или Родину. Почему для меня язык церковного богослужения является таинственной святыней, для познания которой необходимо прилагать определенные усилия в надежде на то, что Господь по своей неизреченной милости, будет понемногу, по мере моего духовного возрастания приоткрывать таинственную завесу и поможет мне постичь полноту этой святыни. И почему другие могут присваивать себе право ставить сам вопрос о радикальных реформах языка? Причем делать это самочинно не предъявляя чьего-либо благословения, я уже не говорю о благословении почитаемых в народе старцев.

Итак, одни объясняют это любовью к ближнему. Но разве ради любви к одному ближнему возможно наносить рану другому? Некоторые говорят о том, что у человека, пришедшего в Церковь, должно быть право выбора. Но тогда кто защитит права тех, кому дорог язык церковнославянского богослужения? Ибо священнослужитель, который «защищая права» одних, будет осуществлять церковную службу на современном русском языке, неизбежно будет попирать право других — молиться на церковнославянском. И потом, разве можно предоставлять «право выбора» на жизненном пути — малым детям, которые не имеют ни знания, ни опыта практической жизни или хозяйствования? Думаю, что нет. Ибо они выберут, то, что полегче и попроще, а совсем не то, что в настоящий момент требует необходимость, т.е. то, что наиболее верно и правильно в первую очередь с точки зрения духовно-нравственного обоснования.             Так и в церковной жизни новоначальные христиане являются «малыми детьми», которые не имеют духовного опыта — опыта духовной брани и борьбы со грехом, опыта преодоления страданий и искушений, опыта поражений и побед над собою, над своим вечно кричащим «Я». И особенно это касается нашей современной интеллигенции, пораженной такими опасными для души болезнями, как самомнение, всезнание и высокоумие. Такие люди всегда будут осуществлять свое право выбора не в сторону нравственно наилучшего и, следовательно, богоугодного дела, а в сторону более целесообразного, более удобного (комфортного) для них, а значит более облегченного действия. И таким образом «целесообразный» прагматизм неизбежно будет пытаться подавить выработанное в Церкви веками — «нецелесообразное» и не комфортное нравственное начало, а точнее сказать — основу.

Если говорить образно, то, как мне видится, современное богослужение осуществляется на языке духа и воли, а нам предлагают перевести его на литературный язык — язык чувственности, язык души, т.е. подменить язык любви языком производственных отношений. Но в таком случае прихожане, начнут выстраивать свой внутренний мир не на духовной, а на душевной — на чувственной основе. И главная задача — стяжание Духа Святаго — останется для них не выполнимой из-за отсутствия самостоятельной внутренней духовной работы. Ибо в этом случае духовный труд будет подменен трудом душевным. А опыт православной жизни показывает, что если человек не будет осуществлять именно духовной работы над самим собой, то даже переведенное на современный язык богослужение, впрочем, как и евангельские тексты, останется для него непонятным. Он будет слушать богослужение, но не услышит его, будет смотреть в евангельские книги, но не увидит в них главного, ибо сердце-то останется непросветленным, не озаренным силою своей внутренней веры.

Что мешает новоначальным христианам, о которых так пекутся ревнители языковых реформ, самим обратиться к словам Христа. Разве то множество изданий Евангелия, которыми буквально завалены все иконно-книжные лавки, по крайней мере, в Санкт-Петербурге, написаны на славянском языке? Кто мешает им читать по заповеди Отцов Церкви ежедневно по главе из Евангелия и Апостолов и осмысливать и задавать вопросы священникам, касающиеся Евангельских событий изложенных на русском языке, а не самого языка. Разве для человека, который ежедневно читает Евангелие даже на современном русском языке, могут быть непонятны события, передаваемые на языке славянском, которые читаются во время богослужения? Беда в том, что большинство из этих людей и на русском языке ничего не читают и не будут читать, если внутренне всем своим сердцем, всем существом не устремятся и не уверуют в Господа нашего Иисуса Христа, как в своего личного Спасителя. И не могут и не смогут они понять евангельских текстов, потому что и содержание книг Святого Евангелия, и богословское содержание богослужебных текстов гораздо сложнее для понимания, чем сам церковно-славянский язык. Так что дело совсем не в языке, а в нежелании устремления к Богу. В нежелании искать причину проблемы в себе, перекладывая и списывая ее на внешние обстоятельства.

А еще одна проблема состоит в том, что в некоторых православных храмах больше внимания уделяется административному управлению, нежели духовному окормлению паствы. Я хочу подчеркнуть это только, как один из фактов церковной жизни, который совершается на наших глазах, нисколько не умаляя того значения, которое несут своим служением священники таких храмов, ибо по силам с каждого трудящегося на Его ниве, спрашивать будет Господь. Но оказывается, что сегодня мало быть просто служителем или исполнителем треб. Ибо как раз в таком положении очень легко можно впасть в искушение и возложить вину за недостаточное количество прихожан в храме также на внешние обстоятельства, («на немощную паству» или на «непонятный язык»), а не искать причину нестроения внутри себя. Но пастве-то нужен не административный работник, а «пастырь добрый», который готов положить душу свою за «овец» своих.

Замечательно говорил об этом почивший митрополит Антоний (Сурожский): «Мне недавно сказал один архиерей, что с рукоположением дается власть: епископ властвует над священниками, священник — над народом. Я ответил: «В таком случае ты ничего не понял». Я воспитывался мальчиком на Востоке, мой отец был консулом в Персии, и я помню громадные пустыни… Мне представляется бесконечная даль, бесконечное небо и посреди этого маленькая группа существ — десяток овец и пастух. Вокруг и дикие звери, и другие опасности, что угодно. Пастух такой же уязвимый, как и эти несчастненькие животные. Разница между ними такая: он готов жизнь за них отдать. Мне кажется, все пастырство в этом заключается. Не в том, чтобы учить (конечно — учить тоже), но чтобы люди знали — ты живешь для них».

Теперь еще о книгах. В настоящее время в каждой церковной лавке продаются также и книги, толкующие и объясняющие и всенощное бдение, и Божественную литургию, изданные на современном русском языке. Но кто из тех новоначальных, которые жаждут перемен, пытался через них понять и войти в церковные службы? Думаю, что таковых, крайне мало, а то и вообще нет. Потому что человек, который осознал и принял красоту, певучесть и гармонию молитвы на Божественном церковно-славянском языке ни за что не променяет этот язык на какой-либо другой.

Так же в лавках продаются «Православные катехизисы» различных изданий, толковые молитвословы, учебники и самоучители церковно-славянского языка. Книги церковного Предания, Древние Патерики также переведены на русский язык и вполне доступны православным людям. Нужно только не лениться, а потрудиться над собой, над своей ленивостью и своим болезненным своеволием.

В подтверждение к высказанным мной мыслям приведу вступительное слово из небольшого карманного самоучителя церковно-славянского языка:

«Церковно-славянский язык был создан для того, чтобы славянские племена могли на нем возносить молитвы Богу и чтобы на это языке прозвучала для них слово Божие — Священное писание. Он возник при переводе текстов Библии и богослужебных книг, которые сделали в IХ веке святые Кирилл и Мефодий со своими учениками. В основе церковно-славянского языка лежит один из южно-славянских диалектов. Но он обогащен многими элементами строения и лексики тогдашнего византийского языка. Церковно-славянский язык никогда не был разговорным языком, это священный, сакральный язык православной церкви, милостью Божией и подвигом святых братиев просветителей Кирилла и Мефодия дарованный славянским народам. Церковно-славянский язык является общим для всех православных славянских церквей, хотя и имеет сравнительно небольшие особенности у различных народов: сербский, русский, болгарский…(такие разновидности называются — изводами). В течение более, чем тысячелетнего существования он в основе своей остался неизменным — зная современный церковно-славянский язык можно читать старинные книги. Церковно-славянский язык для нас родной и близкий, его надо не столько учить, сколько узнавать. В среде русского языка церковно-славянский язык долгое время выполнял роль высшего стиля, не будучи по-сути каким-то иным языком. Наши предки в обыденной жизни пользовались древне-русским, а в молитвах, при написании житий святых, в поучениях, в летописях, даже в официальных грамотах и других документах — церковно-славянским. Поэтому перевод церковнославянских текстов, особенно богослужебных, на современный русский язык не есть собственно перевод, но попытка кощунственного переведения их из области священной в область бытовую, разговорную, просторечную, путем снижения стилей этих богодухновенных текстов. Церковно-славянский язык никогда не был разговорным, но зато был и остается языком живым, поскольку на нем молятся и прославляют Бога православные во всем мире. Он постоянно пополняется новыми богослужебными, житийными и другими текстами. В наше время нам необходимо глубокое понимание того, что церковно-славянский язык есть один из рубежей Православия, на которого ополчается дух отступления, апостасии, стремящийся, после того, как не удалось физически уничтожить Церковь, свести ее к уровню обычных человеческих организаций. Отказ от церковно-славянского языка — предательский отказ от безценного дара Божия всем, имеющим счастье принадлежать к славянским православным Церквям…» (1)

Очевидно, что среди людей пришедших в последние годы в православные храмы немало людей пораженных духом модернизма. И вот едва переступив пороги храмов, они требуют в срочном порядке изменения укоренившихся тысячелетних традиций в угоду собственному своеволию и даже скорее собственному бунтующему сердцу. Среди тех, кто из числа служителей Церкви выступает со словами о необходимости языковых реформ мы также не найдем ни одного старца или опытного священника. Все больше это молодежь, недавно пришедшая в Церковь, — молодые священники, молодые диаконы, а то и вообще семинаристы. Ну, представим, что в древний монастырь явилась сотня людей. И едва они переступили порог этого монастыря с тысячелетней историей и традициями, в котором молились, подвизались и обрели надежду на спасение миллионы людей, как сразу же потребовали изменения его уставов. Справедливо ли это?

Я совсем не против переводов богослужебных текстов на современный русский язык, но лишь для того, чтобы переводы эти выступали как подспорье, как помощь для изучения и понимания службы и молитв на церковнославянском языке вне храма и никак не касались самой установленной русскими подвижниками благочестия и сформированной в веках богослужебной традиции.

Только вот между переводом для изучения и понимания и требуемым «реформаторами» изменением тысячелетней богослужебной традиции все-таки видится большая разница.

Наш замечательный поэт А.С. Пушкин писал о том, что: «Как материал словесности, язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В ХI веке древний греческий язык открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность.

Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей».

Здесь следует заметить, что современник великого поэта, святитель Московский Филарет (Дроздов) предупреждал о том, что следует » признавать сообразным с высочайшей мыслью и то, чтобы стихия церковная не была низводима в театральную». И также он утверждал, что церковнославянский язык «не есть произведение обыкновенной учености, но плод апостольской ревности святых Кирилла и Мефодия».             И в этом смысле нашим новоявленным «реформаторам» следовало бы осознать отличие действа священного, т.е. есть посвященного Богу от действа обыденного. И может быть как-то по-новому осмыслить свои попытки низвести церковное на светский (мирской) уровень и тем самым разрушить преграду между священным и обыденным. И постараться осознать, что человек, взявший на себя ответственность за изменение русской богослужебной традиции должен быть по действу апостольского служения либо выше святых равноапостольных Мефодия и Кирилла, либо уж по крайней мере равным им. Кто же из служителей Церкви может так смело сегодня заявить о себе?

Оказывается, что возомнившие себя таковыми в нашей Церкви сегодня есть.

Все сие говориться не в стремлении к осуждению людей, которые желают изменить язык традиционного русского богослужения, но в попытке понять и разобраться в чем кроется их изначальная ошибка, от которой идут все последующие ошибочные аргументы о необходимости языковых реформ.

Первая из ошибок, на мой взгляд, та, что они считают возможным изменить богослужебные тексты при помощи интеллектуальной деятельности, но не апостольского труда. А еще мне думается, что если православный человек руководствуется словами Евангелия, о том, что «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и слово было Бог». (Ин.1.1), то в этом случае «Слово» изначально имеет вполне определенный священный смысл. Оно занимает место, находящееся в центре бытия и человек в этом случае всего лишь оказывается служителем Слова. Но если рассматривать язык, т.е. слово, только, как инструмент общения между людьми, то, безусловно, с практической точки зрения человек, становиться обладателем права осуществлять выбор инструмента для своей производственной деятельности. Однако тогда в центре бытия оказывается не Бог-Слово, а человек и, следовательно, воля Божия будет неизбежно подменяться волей человека. И именно отсюда может возникнуть мотивация, пойти по пути более легкому и примитивному — изменять внешние обстоятельства, но не себя, угождать человекам, но не Богу. И в этом, на мой взгляд, кроется основная ошибка «реформаторов». Они рассматривают слово (язык), как инструмент и отсюда идут все их последующие ошибки. И здесь уместно задать вопрос: если бы они рассматривали язык, как Святейшее Слово, поднялась ли тогда у них рука на это Слово или нет? Разве не от Господа мы все получаем на этой земле? В том числе и язык, на котором тысячу лет молились наши предки.

В этом смысле всем нам надо понять и принять тот основной факт, что Азбука Святого Кирилла была внушена ему свыше от Господа, как молитвенный текст. Это даже не надо доказывать. Стоит только взять в руки азбуку церковнославянского языка и прочитать:

Аз Буки Веди (Я грамоту (буквы) ведаю (знаю)

Глаголь Добро Есть (Говори (проповедуй): «Добро есть!»)

Жевете Зело Земля (Живи земля совершенно)

Иже И Како (Иже как Иисус) Людие Мыслете (Люди мыслите (проникнитесь))

Наш Он Покой (Он — Господь наше Пристанище)

Рцы Слово Твердо (Прореки: Слово — Господь Иисус Христос — Твердыня)…

Дальнейшая расшифровка молитвы более сложна и требует более серьезной подготовки к ее пониманию, но и сказанного достаточно, для того, что бы те, у кого не «каменное» сердце смогли увидеть в этой Азбуке молитву, как дар Божий. И понять, что через таинственное схождение Святаго Духа первоучителям словенским Святым Кириллу и Мефодию был открыт Божественный (символический) смысл буквичных имен.

Славянская азбука состоит не просто из красивых буквиц. Кроме того, что каждой из букв было дано свое наименование, эта азбука представляет собой «ключ» к Книге Жизни — Священному Писанию. И эта Божия грамота дает самую полную возможность услышать или прочитать то, что Господь счел нужным открыть нам о происхождении Вселенной, Земли и человека и о его месте в замысле Творца.             Имяслов буквицы тесно связан с ее символами — графическим изображением. Если внимательно всмотреться, то можно заметить, что в основу изображения букв положены треугольник (символ Святой Троицы), крест (символ Крестных мук Господа и Его Воскресения), круг (символ Полноты, Покоя, Царствия Божия). Вместе имя и знак каждой буквы — приближают нас к тайне Спасения рода человеческого Господом Иисусом Христом и указывают и указывают, в чем состоит это главное дело в жизни каждого христианина.(2)

Церковно-славянский язык есть величайшая драгоценность, есть дар, вверенный нам Богом и нашими великими боголюбивыми предшественниками — строителями и устроителями Святой Руси. Разве не Россия сегодня является последним оплотом Православия и хранительницей дарованного ей Богом языка, который изначально пришел на Русь, как язык богообщения, язык молитвы. Есть такое понятие в Православии, как намоленная икона. И я думаю, что вполне уместно провести аналогию между намоленным поколениями наших предков церковнославянским языком и такой вот намоленнной столетиями иконой. И отсюда можно сделать вывод, что церковнославянский язык, как и святые иконы, должен являться святыней для любого православного человека. А нам, вместо того, чтобы славить и восхвалять повсеместно ее красоту и повсеместно пользоваться ею, предлагают в угоду человекам, отказаться от этой святыни.

И, на мой взгляд, это есть не просто попытки реформы языка, это есть очередная и, надеюсь, неосознанная попытка людей, страдающих высокоумием, тщеславием и самомнением, изгнать из центра бытия Бога и поставить туда — «высшую ценность» — человека. Но такое уже было в русской истории в самом начале ХХ века. И чем закончилось известно. Поэтому я считаю своим долгом совершенно искренне и по братски предупредить наших новоявленных «реформаторов»- русификаторов об опасности, к которой они следуют. Аминь.

г. Санкт-Петербург, октябрь 2008 г.

Примечания:

1. «Кратчайший начальный самоучитель церковно-славянского языка». Изд. «Центр Православного просвещения», г. Торжок

2. О.А. Сергеева «Азбука Святых Кирилла и Мефодия для славян. Учебное пособие». СПб 2008 г.